Особо охраняемая страна

В полдень в московскую школу вошел вооруженный человек. В час дня — ворвался молодой человек, угрожая охраннику винтовкой. В два часа дня — в школу прорвался ученик 10 класса с двумя винтовками. Прорвался он несмотря на усилия охранника, который героически успел нажать тревожную кнопку, вызывая наряд милиции.

Когда смотришь из другой страны, то реальность, данная тебе в сообщениях российских сми, становится удивительно пластичной. Сначала из школы доносятся только звуки выстрелов и крики (теракт сочи? путин бомба чечня?). Потом появляется папа школьника, потом сам школьник. У школьника появляется имя и история отношений с учителем. Через минуту имя исчезает — восстановлено соблюдение закона о защите персональных данных несовершеннолетних. Краткий момент паники, неразберихи — и вот уже порядок наведен. К вечеру все встало на свои места — надо открыть театры юного зрителя, чтобы дети были добрее. А еще проверить все школы на безопасность, на всякий случай.

Мой знакомый Митя написал, что эта школа стоит у него в соседнем дворе. Я попробовал представить себя на его месте (ведь когда мы читаем текст, мы делаем это автоматически). И понял, что мне не хочется. Эта история для меня выглядит такой сумбурной трагикомедией на сцене: какой-нибудь Диккенс или Стоппард, на которых не достать билета и смотришь из последнего ряда галерки. На сцене творится сумбур, смешаны времена и места действия, учителя и полицейские падают замертво, истекая клюквенным соком, а Клавдий приказывает Актеру поставить спектакль для детей. В этом безумном действии есть своя зазеркальная логика — но выходить на сцену (да и сидеть в первом ряду) не хочется совершенно. Дело не в личной безопасности, повторюсь (ведь кто-то обязательно поймет в таком духе), не в том, что тут рай а там ад — я понимаю, что перестрелка в школе может случиться по любую сторону океана. Дело не в том, что может произойти на сцене, а в том, какую роль тебе предлагают занять по отношению к ней.

Вчера ночью я прочел интервью с директорами разных московских школ — теми, которых будут сейчас проверять и усиливать. В основном они рассказывали, что договор с охраной заключают не они, и влиять на нее не могут. В России, если происходит что-то неприятное, должностное лицо первым делом должно либо уехать из, либо заявить, что оно за это не расписывалось. Тогда все нормально, и можно продолжать разговор. Это законы сценического жанра — в официальном пространстве не должно быть никаких причинно-следственных цепочек, упорядочивающих прошлое и будущее. Никаких "обсуждаем решение — принимаем решение — действуем — оцениваем результат — оцениваем решение". Все должно как будто плавать в пространственно-временном киселе, события должны возникать, как будто воспоминания из сна, безличные, таинственные, символические.

Розенкранц говорит: "За нами послали". Директор школы номер стописятсемь говорит: "Нам позвонили и сказали".
Гильдестерн кидает монету в дорожную пыль, отказываясь о власти над своей судьбой. Директор школы тыщадвестидвадцатьпять говорит: "Договор с охранным агенством заключается через аукцион, мы не можем выбирать охранника и управлять им."
Розенкранц кивает и кладет в карман конверт с приказом о своем убийстве. Директор школы тристатри подписывает Акт Сдачи-Приемки и перечисляет охранному агенству миллион-другой рублей в год за охранные услуги.

На выходе из театра нас провожает вахтер, не знающий, что делать с вооруженным мальчишкой. Его власть над театром абсолютна. Он открывает двери утром и запирает вечером. Он получает за это больше, чем актеры и декораторы (иногда даже больше, чем директор). Он сидит и смотрит на два монитора: на одном сигналы с четырех видеокамер, на другом пасьянс косынка. Он не будет рисковать своей жизнью, тренироваться, расписываться за оружие. Он вообще ничем не рискует: его не будут проверять и переаттестовывать, а если уволят — то и он, и на его место сядут точно такие же вахтеры. В нашей стране существует постоянная угроза, и охранники всегда очень нужны.

Когда эта жуткая пьеса подойдет к концу, и последний Гамлет с последним Лаэртом сразят друг друга в последней битве, со сцены их унесут, посвистывая, четыре вахтера в траурных одеяниях.